Слушая тайком эти записи, я постиг закон относительной вменяемости в столь нежном возрасте, что к восемнадцати годам мог в течение двух-трех минут обмануть на спор бдительность любого психиатра при военкомате минобороны. Этим умением мне не суждено было воспользоваться (из ложной гордости, полагаю), и вот в возрасте восемнадцати лет меня, наравне с одногодками, обрили наголо и выдали ремень с бляхой, которую требовалось ежедневно натирать до блеска.
В армии я познакомился с новым, очаровавшим меня абсолютной внятностью принципом отношения к действию. Внешне он сводился к следующему: «Делай все, чтобы быть битым как можно реже, и постарайся сделать так, чтобы тебя не убили». Именно армия научила меня относиться к действию иначе, чем прежде. Я стал рационален и разборчив. Тем не менее били меня не реже, чем остальных, и грозили убить за жидовство.
Уволившись из рядов вооруженных сил подобру-поздорову, я проводил бабушку и дедушку в Израиль и, пользуясь тем, что после их отъезда мне досталась в наследство большая квартира, открыл «Кабинет Мастера Превращений».
4.
Во времена моего детства по телевидению вечно шли одни и те же фильмы, их показывали так часто, что рано или поздно каждый из них приобретал статус коллективного мифа: распоследний алкаш, позабывший имя собственное, был способен воспроизвести близко к тексту пассаж из «Иронии судьбы» или напеть арию Рязанова, а грузчики в винно-водочном, помимо естественно-матерного, пользовались сленгом, составленным из кинематографических цитат и словечек. Одним из таких фильмов-мифов был «Необыкновенный концерт» Образцова — кукольный спектакль, адаптированный для телевидения: фейерверк пародий и скетчей, временами унылых и пошлых, временами — блестящих, безумных, абсурдных.
Один из номеров «Необыкновенного концерта» представлял собой пародию на выступление академических музыкантов, исполняющих «конкретную» музыку (о которой, разумеется, советский зритель в то время не имел никакого представления): в качестве инструментов использовались — унитазный бачок, скрипучая дверь, стакан булькающей жидкости (один из кукольных персонажей звучно «полоскал» горло) и струна, натянутая на унитазную трубу для слива воды. Ясно было, что речь идет о «творцах», одержимых гордыней Нового, о тех, кто ищет оригинальности любой ценой, используя негодные, «низкие» средства для достижения «высокой» цели. Их наглость сравнима разве что с их непомерным самомнением, и смех зрителя должен послужить им уроком.
В те запретительные времена у нас не было возможности увидеть своими глазами «Звездные войны» или Тинто Брасса, зато мы могли с упоением читать и перечитывать ругательные статьи в «Искусстве кино», а после — грезить о неувиденном, каждый на свой лад. Такая фантазматическая мастурбация приносила необыкновенные плоды: когда я, наконец, посмотрел одну из серий «Звездных войн» (помнится, это произошло уже в эпоху развивающейся видеоиндустрии на квартире у богатенького одноклассника), был потрясен убогим замыслом и картонными персонажами — не этого я ждал от фильма, который ругали в прессе с такой страстью и упоением, совсем не этого…
С академической музыкой было куда как хуже: нашему воображению приходилось полагаться на слухи и догадки. Помню, что фамилия Булез служила своеобразным паролем-пропуском в мир ценителей новейших шедевров, которых никто из нас слыхом не слыхивал. Все это чертовски напоминало культ или секту: мы говорили о том, чего даже приблизительно не представляли, но полагали, что хорошо знаем — просто потому, что это служило предметом самых оживленных споров и обсуждений.
