Он высвобождает свою руку. Я закрываю глаза и концентрируюсь на ветре, на шорохе тела, трепете одежд. Разгоняюсь и лечу. Лечу по Орбите, медленно приближаясь к центру Купола. Ветер становится плотным, как вода. Кажется, по нему можно ходить. Я смотрю на руки — они начинают светиться. Кожа постарела, потемнела, как от загара, но меня это мало волнует. Я чувствую свет внутри. Сам собой в груди рождается крик.
— И-и-иа-а-а!!!
На бешеной скорости я проскакиваю мимо какого-то смутного пятна. Встречи здесь редкость, но кто бы ты ни был, я ускоряюсь. Стиснув зубы, возненавидев все, я отталкиваюсь от своей ненависти, сжигая ее в полете. Я свечусь изнутри от этого огня, превращая его в скорость. Я лечу и кричу. Я — Орбита.
Каким-то странным образом я чувствую все, что находится на траектории моего полета. Видимо, скорость настолько велика, что я почти одновременно нахожусь повсюду. Где-то на пути снова вижу мутное пятно. С трудом различаю две сцепившиеся фигуры. И тут я понимаю, кого потерял старик, когда искал меня. Меня пронзает такая грусть и боль, что я сжимаюсь до комка в своем горле.
— Эй! — кричит женский голос. — Челове-е-ек!
Я пролетаю мимо. Лучше бы их не было. Пока они здесь — мне никуда не деться. Такое случается, когда обгоняешь сам себя. «Зол, весел и свят», — приходит мне на ум. Я и люблю, и ненавижу их за то, что поверил себе и стал другим — отдельным собой. Подарок старика слишком щедр и страшен. Если искать — потеряешься. А если идти в другую сторону? Отказаться от награды? От смысла? От цели? Если перестать?
Я приближаюсь к ним, уже раскинув руки для столкновения. Но в последний момент:
— Чувствуешь? Ветер стих, — перекладывая ребенка на другое плечо, говорит Маша.
— Ветер стих, — машинально повторяю я. — Это не ветер. Это скорость. Дай мне его.
Маша смотрит на меня недоверчиво, но я настолько уверен, что возразить ей нечего. Она бережно передает мне ребенка. Я беру его — и разжимаю руки.
— Что ты делаешь! — вскрикивает она, неловко взмахивая руками.
Ребенок висит в воздухе рядом с нами.
— Ничего. Это покой. Мы остановились.
— Как, почему?
Я чувствую внутри легкость и грусть. Как будто это сделал я, но как будто я и не имею к этому никакого отношения.
— И что мы теперь будем делать? — продолжает она.
Я поворачиваюсь к ней, беру ее за руки. Ребенок висит между нами. Я смотрю в ее глаза. Медленно, глубоко и сильно. Она моргает, отвлекается на ребенка, но скоро понимает, о чем мой взгляд. Снизу подкрадывается то чувство, которое было в первый раз, — тревожная легкость. Я знаю, что там, за ним, есть другое чувство, и другой взгляд, и другие мы, и другое бездонное небо. Я смотрю на нее. Что мы будем делать? Мы будем быть. Чтобы быть — не обязательно делать. Высшее делать — это быть.
Я смотрю в ее глаза цвета лазурного неба. В ее прозрачные глаза, сквозь которые просвечивает бесконечное небо. Ее невесомые руки, легкие, как ветер. Мы смотрим друг в друга, уходя от себя и погружаясь в нечто большее. Чувство, которое вначале казалось тревожной легкостью в пустой груди, вынырнуло целиком — огромное, могучее, бесконечное. Я смотрю на нее и понимаю, что меня становится все меньше. Мы таем, как лед, через взгляд утекая друг в друга. Еще миг — и от нас останется только этот взгляд. Чистая любовь в пустоте.
Напоследок я осознаю, кто это бездонное небо, в которое мы летим.
Кто Мы Такие.
